Творчество Оуэна Риддла Баркера: Прочитай - и почитай!

Познакомьтесь, это житель нашего городка. Пишет он под псевдонимом Оуэн Риддл Баркер. В 2002 году окончил гуманитарный лингвистический институт, работал учителем русского языка и литературы. Тогда же и начинал писать. Со временем выяснилось, что искусство для него больше, чем увлечение. И что по своим духовным запросам, по нравственным убеждениям он стоит особняком.

В его творчестве главную роль играют прозаические произведения. Стихи же слагаются сами по себе. Начал он их писать в больничной палате, где восстанавливался после автокатастрофы.

Несмотря на оригинальный псевдоним, пишет он о русской душе, о русской печали, веря в победу «мысли, стремящейся вдаль….».

Его произведения можно почитать в интернете. А совсем недавно сборник рассказов О.Р.Баркера был напечатан в Канаде в издательстве Altaspera Publishing & Literary Agency Inc. Также в текущем 2017 году филиал АО «ТАТМЕДИА» ИРЦ «Мензеля» в г.Мензелинск выпустил сборник его стихов «Как во сне».

***

Прочитай - и почитай!

С чувством стыда я постучал в парадную дверь. Постаревшая миссис Долли, -- а в детстве мы называли её тётушка Долли, -- соседка, открыла массивную дубовую дверь и с укоризной посмотрела на меня. Я поздоровался, но она не ответила, а молча протянула средних размеров запечатанный почтовый конверт с единственной надписью «Бобу», написанной почерком отца, и ключи от родительского дома. При этом взгляд её был не то что неодобрительный и осуждающий, а недобрый и, даже сказал бы, брезгливый. Передала

- и сразу закрыла дверь.

Повертев в руках бежевый конверт, адресованный мне, я нервно шмыгнул носом, ухмыльнулся, как бы в оправдание сложившейся неловкой обстановке: ведь соседка, которую я знал с детства (а точнее, в детстве), не пожелала со мной даже здороваться и перед носом, молча и с пренебрежением, закрыла дверь, не сказав ни слова (тому же мы не виделись, дай бог памяти, лет пятнадцать-двадцать). Большого удивления у меня это не вызвало: я понимал, почему она так отнеслась ко мне. Но всё равно осадок оставался неприятный: мы же всегда надеемся, что нас поймут и простят, ну хотя бы не сразу закроют дверь, а поговорят, расспросят.

Мельком взглянув по сторонам, я отметил, как же время всё изменило здесь до неузнаваемости: дома, выкрашенные в яркие цвета, осовременились и стали более праздничными; деревья выросли вдвое; всё кругом тонуло в зелени, полностью изменяя тот пейзаж и ландшафт, который был запечатлён в моей памяти с юности. Дом своего детства я сразу не узнал: отец сделал пристройку справа, со стороны Робертсов (интересно, они ещё живут здесь? не умерли? а может тоже наблюдают за мной из-за занавески?), там где раньше, помню, был мамин палисадник. Крыша вместо шиферной стала черепичной, тёмно­бардовой; стены дома выбелены, а раньше были выкрашены светло-зелёной краской. Да, всё вроде так же, но по-другому. Почти ничего не осталось от прошлого, лишь только запах мичиганских хвойных деревьев и застоялой воды в озере Сидар, от которого привычно тянуло водорослями и рыбой, оставался неизменным; и как напоминание о прошлом, во дворе остались качели, привязанные к толстой ветви старого дуба, разросшегося до неузнаваемости: крона великана накрывала половину крыши, а несколько длинных ветвей протянули свои щупальца к окнам мансарды, постукивая и царапая стёкла при малейшем дуновении ветра (отец, видимо, был уже слаб, чтобы добраться до этих веток и спилить их). Петлёй перекинутая через ветвь шпагатная верёвка давно вросла в породу и впилась в древесину так, что утонула в ней полностью. Я ненадолго остановился, посмотрел на покачивающиеся на ветру качели: родители оставили их, потому что мечтали, -- и так ждали! -- что на них будут качаться их внуки.
Чувствуя на своей спине взгляд миссис Долли, смотрящей из окна, я понуро побрёл в сторону моего отчего дома, который находился напротив через дорогу.

Постояв на пороге, принюхиваясь к далёким знакомым запахам, я решился всё же войти. Хотя желания заходить в пустующий дом, где уже не услышу задорный голос отца, перед телевизором болеющего за любимую бейсбольную команду «Детройт Тайгерс» или весёлое подпевание мамы на кухне, откуда доносится аппетитный запах жарящейся в духовой печи индейки, у меня совсем не было. Волнуясь, я провернул ключ в замке и открыл дверь -- в нос ударил запах старости, запах моих стариков, моих родителей. Мне раньше не был знаком этот терпкий и тревожный запах, но сейчас он казался приятным и родным. Этот затхлый спёртый воздух вошёл в мои лёгкие и распространился по всем клеткам тела, и я принял его как должное, необходимое, то единственное и последнее, что осталось от моих родителей. Это был тот запах, с помощью которого я мог ощущать присутствие мамы и папы в доме.

Пока ехал сюда, в предместье Траверс-Сити, штат Мичиган, я приготовил множество вопросов, которые хотел задать миссис Долли и расспросить её обо всём подробно, но... Тут я вспомнил про конверт, который держал в руке -- отец что-то написал мне и, возможно, ответы я найду в письме, когда прочту.

Я вошёл в комнату, в которой они спали. Кровать аккуратно заправлена и накрыта пледом, поверх которого ровными прямоугольниками лежали рядом две подушки в белых наволочках. Напротив, у окна, стоял письменный стол, на нём средних размеров телевизор, экраном повёрнутый так, чтобы удобно было смотреть лёжа в кровати. Я сел за стол. Вскрыл конверт. В нём ничего кроме нескольких двойных тетрадных листов, сложенных вдвое, не было (а я ожидал чуть больше «сюрпризов» или «подарков», наивный, по-детски, конечно, по-сыновьи). Письмо пахло отцом -- не старостью, а именно отцом.

«Привет, Робби!

Если читаешь, значит добрался-таки, сорванец эдакий до своих ...

/впервые за сорок с лишним лет, я почувствовал, как по щеке поползла, щекоча, слеза, потом другая, третья -- по подбородку, по шее. четвёртая, пятая -- ручьём! Мой батя! Он даже после смерти не обижается на меня! Он меня в детстве так называл: сорванец эдакий. И он простил меня.../

... стариков. Хотя прости, точнее будет, - до того, что от них осталось. Ну да ладно: лучше поздно, чем никогда.

Ты же знаешь, Бобби, не люблю я писаниной заниматься. Просто попрощаться захотел, по-мужски, знаешь... Ну, ничего особенного не скажу, просто вкратце опишу наши последние дни. Поделиться хочется, сынок, просто высказаться. Может какой прок в этом будет. Кладов мы тебе не оставляем, не нажили, не Рокфеллеры, но мож,ет что ценное ты найдёшь в моей писанине.

Не думаю, что ты знаешь, но мы посчитали тут с м.атерью некоторые цифры, слушай сюда.. Значит: ты уехал от нас ровно... (сейчас добавлю вчерашний и сегодняшний дни) ровно 8.178 дней назад -- это 22 года плюс 113 дней. Впечатляет, не правда ли?..

/я с ужасом уставился на цифру "22" и шёпотом повторил её. Две двойки зловещими символоми смотрели на меня, как чёртова дюжина, -- двадцать два года! Господи! Моё сердце чуть не остановилось при осознании такого долгого периода времени, которое я отсутствовал и такого количества лет, как не виделся с отцом и матерью. Стыд и страх овладели мной. Появившееся желание вернуть время обратно -- все эти двадцать два года плюс сто тринадцать дней, и как можно скорее, -- острым горем разрезали моё сердце пополам; и я негромко простонал, понимая несбыточность своего желания, невозможность исправить сию минуту и повернуть жизнь вспять, вычеркнуть хотя бы половину суммы от этой страшной цифры «22» и приехать к родителям, обрадовать их своим появлением, загладить вину./

... Когда ты уехал, Робби, мы и не дум.али, что ты так надолго исчезнешь. Мы ра.довались твоим успехам, болели за тебя, чтобы у тебя всё скла.дывалось хорошо. Мать гордилась тобой всегда и всем хвастала, какой ты у нас смышлёный. Но тогда мы хотя бы еженедельно, а порой и чаще, созванивались, и благодаря телефону казалось, что ты не далеко, а где-то совсем рядом. С каждым месяцем мы скучали по тебе сильнее и сильнее, особенно мама. Я-то, Бобби, как мужчина,, понимал тебя: молодость, работа, карьера, деньги, город, девочки... Я ж понимал всё, знал: когда сорванец наш на.сытится, нагуляется, когда остепенится и повзрослеет, -- тут ж.е приедет к своим старикам. А женщинам разве понять это? Мать, я ж.е видел, уже на втором году твоего отсутствия, всё чаще и чаще тайком поглядывала в окно; и если проезжала мимо какая машина, особенно нездешняя, спешила на порог посмотреть, не ты ли приехал. Часто подолгу стояла у окна в раздумьях; и как обычно, перед уик-эндом или каким праздником, постоянно готовила на одну порцию еды больше, рассчитывая на тебя: вдруг ты нежданно нагрянешь...

/я представил лицо мамы, её глаза, радостные глаза; как она выглядывает из окна, услышав мотор приближающейся машины, в надежде что это еду я. И от обиды, что я не смогу никогда обрадовать её таким подарком, я сильно ударил кулаком по столу, - и взвыл, то ли от боли в руке, то ли от боли в груди./

... Когда ты сообщил, пусть и по телефону, но всё ж.е познакомил нас с Мелани, мы очень, сынок, обрадовались этому. Думали: наш сын, наш Роберт, наконец-то, остепенился и бросил якорь. Для нас это означало, что скоро ты приедешь. Ведь ты должен нам с м.атерью представить свою будущую жену, а потому обязательно приедешь познакомить нас со ...

/Господи праведный! Как давно это было! Как я забыл про это? Как забыл про неё, про Мелани, господи! Это было бог знает в каком году. Мы не больше двух лет сожительствовали и разошлись навсегда. Я даже лицо её не помню! Как же быстро мы живём./

... своей Мелани, а может и с её родителями. Знаешь же, как полагается, как принято: знакомят с родителями невесты. Но ты продолжал уклонятся от вопросов и ничего не говорил о дате приезда,, ссылался на занятость и подготовку к свадьбе, на деньги, которые необходимо поднакопить для этого случая. И мы понимали тебя, сынок. Мы всё ра,вно ждали тебя и понимали. Это ж не то что у нас тут,, размеренная сельская жизнь -- ты же в большом городе, где деньги значат больше, чем... В общем, шли годы, мы скучали по тебе и продолжали ждать тебя и любить. Ты знаешь, Бобби, поделюсь с тобой, теперь уже можно...

Прости, сынок, плохо чувствую, приму лекарства, вернусь сейчас...

Ты зна,ешь, Роберт, твоя мама как-то в те годы, помню, ходила как не своя несколько дней подряд, за.думчивая вся какая-то, сама на себя не похожая. Вижу, дум,а.ет над чем-то. Но м,олчит, не говорит ничего. Я посчитал, что по тебе грустит. Но вот подходит как-то ко м.н,е одним осенним вечером и ка-ак ошарашит меня вопросом., что я аж поперхнулся. Не хочешь ли, спрашивает, ребёночка завести? Представляешь, Бобби? Говорит, что Бобби вдалеке, а так, м.ол, у нас будет ещё один сынок, а м,ожет и доченька. И заплакала. Да и я чуть не заревел - жалко мать стало. Успокоил я её, посмеялись мы над собой, да так и осталась эта затея неосуществлённой: нам же пятый десяток в то время пошёл, в какие нам дочки- матери было уже играть! На том и позабыли об этом.. Продолжали жить тобой и для тебя.

/ как я м.ог не подум,ать об этом - о том., что меня нет целую вечность! Как же я мог не понимать, не считать это важным и обязательным?/

Но ты не приезжал. И что было больнее всего, -- ты даж,е не планировал свой приезд. И о Мелани м.еньше говорил и о свадьбе м,олчал. Мы решили, что вы пока решили пожить так, как сейчас м.одно, не ра,списываясь. Но надежда в нас не угасала даже тогда, когда ты стал звонить нам один-два раза в м.есяц, вместо прежних десяти,-пятна,дцати. Мы верили, что ты станешь богатый на своей работе в Лос- Анжелесе, и тогда у тебя больше появится свободного времени, чтобы позволить себе отпуск и навестить нас. А ещё мы надеялись, что Мелани беременна. И всё считали недели её берем.ен,н,ости, ожидая. предполагаем.ую дату рождения нашего внука. Потом добавляли пару м.есяцев, чтобы воображаемый внучек наш окреп немного, и вы всей семьёй приедете к нам. Родись у вас ребёнок, Бобби, мы и сами приехали бы к вам, только бы родился... И только бы знали, куда ехать. Ты же м.енял квартиры, помнишь, как перчатки, и последние м.еста твоего обитания, мы уже и не знали. Да ты и не говорил нам, ссылаясь на «потом сообщу, когда обоснуюсь».

А потом ты стал звонить только по праздникам или чтобы поздравить нас с Днём рождения. И всё чаще ты был краток и несловоохотлив. Мы не успевали даже расспросить тебя о Мелани, о том, что не появился ли у нас внук или внучка... Мы так же не знали о твоей работе, где и кем ты стал; чем увлекаешься и что делаешь в свободное время? Как сказал ты вначале, что работаешь в крупной компании, связанной с недвижимостью, но кем и чем ты в ней занимаешься, так и не уточнил. Хорошо, что фотографию свою прислал, а то бы и представить не м,огли себе, какой ты у нас стал. Конечно мы ра.довались всегда твоим поздравительным открыткам. Даже Джим, почтальон, знал., как мы ждём весточки от тебя, он радовался вм.есте с нами, заранее сигналил, подъезжая к дому, когда вёз нам письм.о или открытку от тебя. Мама сохранила их все. Они, письма, всегда теплее были, чем эти холодные краткие звонки. Но прогресс вытесняет почтовую связь, теперь все пользуются м,обильными телефонами.

Последний раз ты поздра,вил нас с рождеством, плюс-минус ...

/я ощущал, как от стыда огнём горят мои щёки. И от позора за своё равнодушие и холодность, за свой эгоизм и бездушность!/

... один день -- это 6018 дней назад, или 16 лет назад. Мы так привыкли получать их, что долго ещё заглядывали в почтовый ящик перед праздниками, надеясь увидеть весточку от тебя. Даже после праздников не переста.вали надеяться, что получим письмо позже, считая, что оно могло задержаться в пути. Вскоре Джим перестал нам подавать сигнал в начале улицы, когда развозил почту...

Что ж, оста.вались хоть «встречи», так сказать, по телефону. Пусть с каждым годом ты звонил всё реже и реже, но, тем не менее, хоть какая-то нам радость.

Годы шли, мы с матерью старели. Наши мечты понянчиться с внуками таяли с каждым годом, понимали, что ещё немного и даже приехать к тебе уже будем не в силах.

Лет семь назад мама впервые серьёзно заболела. Это было примерно в то время, когда ты позвонил нам в последний раз. Помнишь, может, когда ты про контракт с кубинцами рассказывал, про тоннельный проект во Флориде, на котором ты будешь работать, и как только вы закончите строительство, ты пообещал, наконец-то, что приедешь к нам.

Это был твой последний звонок - 3033 дня назад, 8 лет назад. Вот в то время и начала мать хворать. Не буду вдаваться в подробности, ты и сам узнаешь, когда приедешь, чем она болела. Думаю, пусть не на сами похороны, но в ближайшее время после нашей кончины ты обязательно приедешь и сам обо всём узнаешь от соседей, от миссис Долли. Ты же помнишь её? Как она вас яблочными пирогами, сорванцов, баловала: тебя да друга твоего, Джерома, помнишь? Он, кстати, дипломатом в одной из арабских стран работает при посольстве. Во как! Каждый год приезжает к своим.

Короче, мама болела, и с каждым месяцем ей становилось всё хуже и хуже. Медицина помогла лишь ненадолго продлить её жизнь...

/я не заметил, как сжал угол листа, а когда разжал кулак, часть скомканного обрывка мокрой от пота бумаги выпала из ладони. Я вспомнил этот звонок, и про контракт со строительством тоннеля вспомнил, который я выдумал, чтобы оттянуть время приезда, в надежде что позже, когда дела мои поправятся, я приеду с достойным видом удачного человека/

... Мы всем ра,ссказывали, что ты занят на важном для страны проекте, на м.а.сшта.бном строительстве тоннеля. Нам мало кто верил, да это и понятно: ведь сколько мы лет не следили за новостями, никто об этой стройке так и не сказал ни слова по ТВ. Мы решили, что проект по каким-то причинам закрыли. К тому ж;е, президент в то время, если помнишь, еле страну спас от дефолта, какой там тоннель, думали мы. Ещё эти русские подогревали нас своей очередной гонкой вооруж^ений. Мы так и подум.али, что планы твои поменялись. Но ничего не оста.валось нам, и мы продолжали ждать тебя. Тяж.ело это, знаешь, Бобби, жить всегда в ожидании, в неизвестности... Но мама ждала тебя, Робби, ждала тебя всегда. Выглядывала, верила... И продолжала делать запасы продуктов не на двоих, а на троих. Всегда. Пока м.огла ходить...

Бобби, я сейчас. Устаю что-то... сейчас, я быстро...

Год назад мама совсем слегла. Могла самостоятельно сидеть на кровати, но больше уже не вставала и не ходила.

Я вместе с Долли, дай бог ей долгой жизни, ухаживали за ней. Я вроде держался, держался, но нервы всё-таки сдали. Сильно переживал за мать. Вот и посыпались у меня болячка за болячкой. Сник я совсем

А где-то два месяца назад подозвала она м.еня к себе и попросила найти тебя. Как же я найду, господи боже м.ой, я еле сам на ногах держусь, отвечаю. А она вот что придумала и предложила: мол, найми детектива, пусть он найдёт тебя и попросит приехать. Ей хотелось перед смертью увидеть тебя, Роберт.. Да и мне тоже. Ну, вот я и занялся этим делом: попросил нашего здешнего адвоката, Пита Эйбрамсона, помочь нам в поисках тебя. Он и денег не много взял за свои услуги. Так вот, нанял он какого-то частного детектива из Детройта, и тот, видишь ли, так быстро нашёл тебя, что я пожалел, что не сделал это раньше, хотя бы лет пять назад. Ты в Сан-Диего, оказыва,ется, обитаешь. Но просьбу матери я не стал передавать Эйбрамсону, а попросил лишь об одном.: просто сообщить тебе о нашей с м,амой смерти. И как м,ожно скорее после нашей кончины. И доба,вил ему пару лишних сотен, чтобы не забыл это сделать.

Только лишь неделю назад я решил поделился с м.атерью, что ты нашёлся и что тебе сообщили о её состоянии и просьбе ...

/ мне, читая эти строки, расхотелось жить./

. Сейчас ты поймёшь меня, сынок, почему я не стал зря подрывать тебя с места и сообщать об умирающей матери, сейчас. Руки устали писать. Лекарство приму и вернусь, допишу.

... Так, порядок. Я снова в строю.

Это письм,о, Робби, скорее всего переда,ст тебе Долли, я заранее её попросил об этом,. Сказал ей, что найдёт его на столе. Заберёт и передаст тебе вместе с ключами от дома, когда ты приедешь.

Роберт.. Бобби. Прости, я никогда не дум.ал, что придётся о таком писать тебе. Сейчас я соберусь с силами.

... О, лучше, ещё принял дозу лекарств, будь они прокляты. Всё, теперь я смелее.

Роберт., прости, что описываю это всё, но как есть.

Я вот сижу в нашей с м.амой комнате, в спальне, за столом., за тем дубовым старым добрым столом,, за которым ты выполнял дом.ашние за,дания в школе. Теперь он находится в нашей спальне, на нём телевизор стоит, который м.ама смотр. Прости.

Я пишу это письм,о, пишу уже около часа где-то, с перерывами. Сзади на кровати лежит м.ать. Твоя мама, Бобби. Твоя мама - моя жена. Мы столько прожили вместе, что я жизни не предста,вляю без неё. Мы никогда за 44 года не разлучались дольше, чем на день. И вот я пишу, а она,... она два часа назад как умерла, сынок. Ничего не сказала, не плакала, просто умерла. Я не стал никуда звонить, предчувствовал, что на днях это случится. Посчитал., что успею её подготовить, поправить, одеть, привести в порядок; и успею написать тебе это письм,о, а затем прилечь рядом с ней.

Долли каждый день заходит к нам около трёх после полудня, помогает накормить маму и приготовить ужин. Поэтому у м.еня в запасе есть ещё сорок пять минут.

Роберт.. сынок, всё окей. Жаль, конечно, что мы так и не съездили на рыбалку на Верхнее. ой, что-то мне. сейчас, Робби.. .схожу в уборную.

... Ха! Последний раз в жизни сходил отлил,. Ну надо же, никогда бы не подум.ал, что запомню это. Так, чувствую, что действуют таблетки. Пора прощаться. Пойду я, сынок, к маме прилягу. плохо мне. через полча,са ... долли.

... внуки на нас похожи Бобби???????

...сын...пойду я. плохо мне.

На озеремного рыбы. ты возьмисходиудочки бобббб.

..приезжай. сорвнц...эдкий...»

Я долго смотрел сквозь слёзы на текст письма. Просто тупо смотрел на листок, ни о чём не в силах больше думать. Мне не хотелось шевелится: казалось, я разбужу родителей, и они проснутся, проснутся в своей кровати позади меня. Я вздрогнул, когда услышал в коридоре скрип половицы. Мне показалось, что кто-то осторожно ходит в доме. Прошло несколько минут: тишина.

Я оглядел дубовый стол, нагнулся и осмотрел старинный стул, на котором сидел, и боязливо, преодолевая то ли страх, то ли стыд, оглянулся назад, на кровать родителей - и закричал! Закричал от боли, -- потому что она была пуста!

Небрежно свернув конверт, я засунул его за пазуху, встал из-за стола и стал выходить из комнаты, стараясь не смотреть на кровать. Проходя мимо старинного шкафа с потёртым и немного пыльным зеркалом на дверце, я от неожиданности вскрикнул и отпрянул назад, испугавшись своего отражения, увидев вместо себя -- древнего старца-уродца, который смотрел на меня постаревшими, полными страдания и безумия глазами. Я испугался самого себя! Тот, кто смотрел из зазеркалья, мало чем походил на меня прежнего -- на того меня, какой я был ещё час назад, перед тем как вскрыть и прочитать это письмо... Тот, кто смотрел на меня в отражении зеркала, был совершенством Безобразного: все в мире уродства души человеческой и всех отрицательных его эмоций и характеров были собраны по ту сторону зеркала в лице той мерзкой твари, на которую я смотрел. А она на смотрела меня...

Не стал я ни о чём расспрашивать соседку, миссис Долли, да и не стала бы она со мной разговаривать. Как в тумане, вышел из отчего дома и направился к своей машине, чтобы уехать в ближайшую гостиницу, спрятаться от глаз, от мира, от себя. И только открыл дверь кроссовера, как услышал позади себя шаги и хрипловатый голос:

-- Роберт Олсопп?

Я обернулся. Незнакомый мужчина тридцати лет подошёл ко мне вплотную, снимая старомодную, широкополую тёмно-коричневую шляпу.

-- Вы сын Джона и Люси Олсопп, не так ли?

Я кивнул головой.

-- Мои соболезнования вам. Хорошие люди были ваши родители. Прекрасные люди. - Незнакомец странно всматривался в мои глаза, щурясь от солнца. - Понимаю ваше горе.

-- Да, -- ответил я, глотая слёзы, пытаясь понять, кто этот человек, знавший моих родителей: молочник, разносчик газет, слесарь?

-- Откуда берётся в человеке эта пакость? Вот над чем бьются учёные-генетики, над природой этой напасти, -- продолжал мужчина, разглядывая родительский дом.

-- Вы про что? - не понял я, удивлённый резкой сменой темы и выражения лица незнакомца.

-- Пока есть такие как вы, Робби-сорванцы, будет жить и этот порок.

-- Вы о чём? - Мне уже не нравился этот странный тип.

-- О памяти, -- ответил он с некоторой грустью. - О короткой памяти, о забывчивости.

-- О какой такой забывчивости? Вы что несёте?

-- Вы не понимаете? - Он изучающе вперился в меня взглядом.

-- Я не забывал их. -- выпалил я, сам себя не понимая, почему я решил, что он имеет в виду меня. - Вы про кого говорите?

-- Теперь я говорю про Монику.

Я почувствовал укол в сердце. Незнакомец развернулся и стал уходить.

Моника, Моника... При чём тут Моника? Кто он такой?!

-- Вы кто такой, эй? - крикнул я ему вслед, раздражённый тем, что он так беспардонно уходит, оставляя меня в недоумении на полуслове.

И при чём тут моя дочь, Моника? Не тот ли это детектив из Детройта?

-- Да кто вы такой, чёрт вас дери! Вы куда, постойте!

-- Теперь я отправляюсь к Монике, -- не оборачиваясь ответил сумасшедший, махнув рукой, в которой держал широкую фетровую шляпу.

-- Стойте! Кто вы?

Тут он остановился, постоял, опустив голову, а потом оглянулся и артистично представился, ехидно улыбаясь: -- Зовите меня Ген Забывчивости. -- Человек водрузил шляпу на голову и продолжил путь в конец улицы.

-- Что...

-- Ты чего, Бобби? - голос Ричарда Кеннета, знакомого нашей семьи, вывел меня из оцепенения. - Ты чего? С кем ты?.. Я думал сначала, что ты по телефону разговариваешь, но потом подхожу, вижу.

-- Я. Я с ним, с . -- Я указал в сторону незнакомца, повернулся и - но не увидел там никого, кроме пустынной улицы. Сумасшедший как испарился.

-- Робби, я понимаю тебя, тебе сейчас надо побыть одному, успокоиться, -- подбодрил меня Ричард, похлопывая по плечу.

-- Но там был какой-то человек? Странный такой. Он ушёл. -- Я недоумённо смотрел в сторону пустой улицы, не понимая, куда мог деться странный человек. - Вы должны были видеть его?

-- Тебе надо как следует выспаться, Бобби. Это с каждым бывает.

Я плохо понимал, о чём он мне потом говорил, лишь запомнил слова про то, как сильно отец любил мою маму, и что не смог пережить её смерть, так как не хотел без неё жить. Отец принял много снотворного, лёг рядом с умершей мамой на кровати, взял её за руку и умер. Долли пришла спустя полчаса после смерти отца. На столе она обнаружила конверт для меня

- последнее послание от него.

Спохватившись, я как безумный принялся набирать номер дочери - гудки, короткие гудки. Стал вспоминать, когда мы в последний раз с ней созванивались? Гудки, гудки. возьми трубку, Мони, возьми же. гудки. Забывчивость. Ген забывчивости, -- вертелось в голове. Моника не отвечала. Я набирал снова и снова, но она отключила телефон: «Абонент не доступен или находится вне зоны действия сети. Попробуйте перезвонить позже.» Когда же мы перезванивались? На той неделе, в том месяце, или на Рождество? Или в том году? Или в том веке?..

Как робот, молча, не обращая внимания на утешения Ричарда, я сел в машину, посмотрел через лобовое стекло на улицу, на этот городок своего детства, -- и всё поплыло перед глазами. Я почувствовал пустоту: и в душе и снаружи. И ощутил себя - нулём. Почувствовал себя пустым, ненужным местом в этом мире.

Снова набрал Монике - появилась связь. В полуобморочном состоянии я успел услышать щелчок - произошло соединение, и, наконец-то, на том конце дочь взяла трубку. Но я, вдруг, испугался -- ощутил страх и.

Я испугался одиночества, и почувствовал в паху тепло.

Я не хотел быть забытым.

Спокойный голос того сумасшедшего мистера в фетровой шляпе, ещё долго продолжал из мобильной трубки монотонно повторять:

-- Вы забыты собственными детьми. вы забыты собственными детьми. вы забыты.

К. О. Н. Е. Ц.

Июнь, 2016.